Читать интересную книгу Красный вереск [За други своя!] - Олег Верещагин

И тогда Олег обнажил камас и начал рыхлить им песок, разрубая густые переплетения корней…

…Он зарыл убитую на глубину меча — глубже не получалось — и долго строгал камасом найденную деревяшку, пока не получил грубый крест, на котором нацарапал, путаясь в оставшихся чужими знаках: "19 августа 2001 года по счету Земли я, Олег Марычев, убил тут в перестрелке снайпера по имени Мария, примерно 17 лет. Она сражалась за захватчиков, но мне жаль ее. Будь проклята война!" — последнее он добавил в непонятном ему самому порыве.

Ему почему-то казалось важным похоронить именно эту девчонку, а не своих товарищей по оружию… Переставив автомат на одиночный огонь, он выпустил в воздух три пули — салют. Потом какое-то время стоял у свежей могилы. Наверное, он бы многое мог сказать девчонке, окажись она живой. Но она села на этой прогалине со своей снайлеркой… Олег посмотрел на винтовку — и увидел на прикладе из пятнистого материала одиннадцать нарисованных мечей. Она села и убила еще троих. Четвертый оказался ловчее, монолог выстрелов превратился в диалог, и…

…Приглушенные голоса вывели мальчишку из ступора. Шагах в шестидесяти — вниз по склону, за рощей — говорили по-славянски двое.

Голос одного звучал ужасно-механически. Это был данван.

* * *

Ползком, вжимаясь в опавшую хвою на песке, Олег добрался до начала откоса. И выглянул, прячась за корни сосны, торчавшие из склона, как оголенные

нервы…

Двое — один в форме горных стрелков, а второй — в громоздком снаряжении, со шлемом на голове — неспешной, уверенной походкой поднимались по склону, без тропинки, просто так.

— Сработала она или нет? — спросил стрелок. Данван засмеялся — смех звучал естественно:

— Мария? Она не умеет мазать. Сейчас увидишь сам.

— Вроде бы последние выстрелы были из автомата, — сомневался стрелок. Данван поднял плечи:

— У нее бесшумное оружие… Как ты решил действовать дальше?

— Тут все в порядке, господин зегн, — довольно сказал стрелок. — Бандитов Квитко и Дрозаха мы навели на Сосенкин Яр, сейчас они туда уже добрались, и капкан захлопнулся. Войт — наш человек. Часовых двое, они все устали. Мы их снимем всех одними тесаками. Двести человек у меня наготове. Потом — быстрый марш-бросок, мы прочесываем лес до Горного Потока, а хангары — из-за реки, и отряд Гоймира в ловушке!

— Неплохо, — ответил данван. Добавил: — Жарко тут у вас. Я не ожидал такого.

— Да, это же ваша первая поездка в наши места, господин зегн… Бывает и жарко.

Олег положил автомат на корень. И замер, услышав слова данвана:

— Сейчас заберем Марию — и быстро к вашим. Должны обернуться до начала операции, три сотни шагов — не расстояние.

"Триста шагов? — Олег обомлел. — А если бы они поспешили и нашли меня в позе скорбящего?.. — даже думать было страшно, но Олег заставил себя собраться. Опасность грозила не ему. Под угрозой были те, кто сейчас отдыхал в веси — совсем недалеко. Он не вполне понимал, как враг сумел устроить ловушку, засаду, откуда столько знал о горцах. Да это и не было важно. За своих друзей Олег готов был умереть… да вот только сейчас требовалось не умирать, а жить и предупредить своих! — Ну, боец, действуй… И без промаха!"

Не спуская глаз с приближающихся врагов, Олег достал из ножен штык-нож. Оставив автомат на земле, выпрямился в рост, отводя руку для броска. Пятнадцать шагов. Должен попасть. Должен.

Данван поднял безликую голову. И подался в сторону — напрасно. Олег и не думал метать штык в эту бронированную статую. Оружие, перевернувшись в воздухе, полетело в стрелка — и тот, сделав движение, словно рукой ловил муху, качнулся и покатился назад. Данван схватился за короткий автомат, висевший на боку — разлапистый, вместо отверстия ствола — узкая щель — но Олег с силой, порожденной ненавистью и отчаяньем, прыгнул с откоса, целя обеими ногами в грудь бронированной смерти, застывшей ниже его.

Тот было пригнулся, но Олег, извернувшись в полете так, что хрустнули позвонки, всей тяжестью тела, помноженной на скорость падения, рухнул на данвана сверху.

Занятия боксом, вообще спортом на Земле, бесконечные тренировки здесь не прошли даром. Но данван превосходил Олега на несколько порядков. Сбитый с ног, он сумел подставить локоть так, что Олег едва не убил сам себя — ещё чуть, и попал бы на него солнечным, тут бы и амбец. А потом два удара — кулаком в горло и ребром ладони в печень — скрутили мальчишку, будто выжимаемую тряпку. Жизнь ему спас жилет Бранки, но первые мгновения Олег мог только беспомощно наблюдать, как выронивший автомат данван оглянулся в сторону оружия, махнул рукой и неспешно достал длинный, с широким концом нож. Встал на колено, примериваясь — резать. Олег понимал, что надо сопротивляться, драться, хотя бы в сторону откатиться, но внутренности скручивала боль, воздух-то в горло, и то с трудом проходил! Слепая бликующая маска приблизилась…

— Все, — сказала она.

Паралич внезапно исчез, руки Олега, бешено зашарили по поясу, но меч не вылезал из ножен, да и что от него пользы? Потом он вспомнил, что меч — за плечами, он лежит на мече — и пальцы сомкнулись на камасе. Олег удачно пнул врага в грудь — тот качнулся, сел на три точки, покачал головой:

— Глупо, — и отвёл нож для удара, приподнимаясь.

Тогда Олег, вскрикнув от злости и страха, толкнулся ногами и, крутнувшись на спине, ударил врага справа под мышку. Держа камас обеими руками.

…Когда его перестало рвать — орехами, желчью, водой и кровавыми ошметками — он, всё ещё сотрясаясь от позывов, подобрался к данвану, словно к опасному зверю и, пошарив под подбородком, стащил с того шлем — удобный, уютный какой-то. Опасливо отложил — но шлем либо не был рассчитан на детонацию, либо, что вернее, детонировал на голове рискнувшего его надеть врага.

У данвана было узкое, бледное лицо с едва заметной россыпью веснушек, прямой нос, чеканный подбородок и крупные зеленые глаза — именно зеленые, как трава. Ярко-рыжие волосы — коротко острижены. На вид данвану было лет 20–25, если их годы совпадают с людскими.

На левый глаз данвана упала сосновая иголка. Олег вздрогнул. Но убитому уже было все равно.

— Ну? — хрипло спросил Олег. — Все, это ты в точку попал — все, только кому, свопочь? Кому?!

Сидеть долго было нельзя. Олег подобрал свое оружие. Триста, шагов, они сказали? Сосенкин Яр? Олег потер горло, застонал от боли, отдернул руку. Потом побежал. Каждый шаг отдавался болью где-то внутри, там екало и хлюпало. Закусив губу, Олег старался держать глаза широко открытыми и дышать размеренно. Он надеялся, что боль уйдёт сама собой, как после про пущенного удара на ринге, но она не уходила, и Олег понял, что данван его покалечил.

Но он бежал. Он бежал, потому что вспомнил разом всю свою недлинную прошлую жизнь, и друзей — здешних и тамошних, и книги, над которыми хочется плакать, и деда, которого он не знал, но любил, и Бранку… Неужели он, здоровый лось, не может пробежать триста шагов из-за какой-то дурацкой боли?! Люди делали и большее ради меньшего. Или все, что он говорил себе — вранье?!.

…На первую группу стрелков — четверых, расположившихся за кустами — Олег выскочил неожиданно для себя и для них. Они слышали, как кто-то бежит, но не обратили внимания, решив, что это свои, — а Олег, опомнившись, врезал в них с нескольких шагов картечью из подствольника и, перепрыгивая через оседающие тела, понимая, что раскрыт, бросился к домам вески, видневшимся шагах в ста… по открытому месту. Бросился, крича сквозь боль, забушевавшую в нем бурей:

— Прос-ни-те-е-есь!!!!

Наперерез ринулись двое — Олег срезал их на бегу очередью. И кусты взорвались огнем.

Споткнувшись, Олег полетел в огородную борозду лицом. Перевернулся, открывая рот.

Голубое небо быстро багровело, и в нем покачивались листья огуречных плетей. На одном из них сидел какой-то жучок, деловито объедавший зелень.

— Вот блин, — изумлённо спросил Олег, переставая видеть, — убили, что ли?

* * *

Сухо пахло теплым сеном. Но на сеновал-то он как попал; что за фишки? Олег изучал высокие балки, увешанные какими-то сере-зелеными снизками трав. В открытом окне, нахохлившись, сидела большущая, как Гельмут Коля, сова.

— Бабуль, можно к нему? — послышался снизу приглушенно-умоляющий голос Йерикки.

— Спит он, — отозвался непреклонный старушечий скрип. — Иди пока. Проснется — тогда.

— Да я тихо! Бабуль!

— Иди, я сказала! А то вот лопата-то… Дырок понаделать, так на это вы, мужики, что стар, что млад, лихие, много ума-то не надо, прости Господи душу мою грешную… А я — лечи. Да еще прячь. То мужика порубленного. Ну там-то хоть в возрасте да в сознании. А тут мальчонка без памяти! Как вчера-то идолы эти глиномордые завели ко мне во двор коней поить — а он возьми да и заблажи там! Хорошо, догадалась ведра уронить… Иди, не доводи до греха!